– Так что, меня, значит, тоже все имена звезд выучить заставят? – ужаснулась Мег.

– Галактика великая, нет, конечно!

– Ну а что же мне делать-то придется?

Прогиноскес помахал несколькими крыльями. На этот раз Мег догадалась, что это его способ пожимать плечами.

– Ну хорошо, – сказала она. – Предположим, я этот самый Именователь. И что это значит? Что они делают, Именователи эти?

Крылья сошлись вместе, глаза начали закрываться по одному и сразу по несколько, пока наконец не закрылись все до единого. Тонкие струйки похожего на туман дыма поднялись над херувимом и заклубились вокруг него.

– Когда я заучивал имена звезд, смысл был отчасти в том, чтобы помочь каждой из них стать именно той единственной звездой, какой ей предназначено быть. В общем-то, это и есть работа Именователя. Может быть, тебе предназначено помогать землянам становиться более человечными.

– Да? Ну и как это понимать?

Мег плюхнулась на валун рядом с херувимом. Она почему-то больше не боялась ни его свирепости, ни его размеров, ни языков пламени.

Он спросил:

– Какие чувства я тебе внушаю?

Мег замялась. Ей не хотелось быть невежливой. Она совсем забыла, что херувиму, как и Чарльзу Уоллесу, только в куда большей степени, нет надобности слышать ее слова, чтобы знать, что она думает. Но она все-таки честно ответила:

– Смущение и растерянность.

Херувим выпустил несколько струек дыма:

– Ну, мы друг друга пока еще слишком мало знаем. А при ком ты меньше всего испытываешь смущение и растерянность?

– При Кальвине, – не задумываясь ответила Мег. – Когда я с Кальвином, я не против быть собой.

– Ты имеешь в виду, что при нем ты становишься больше собой, чем при ком бы то ни было?

– Ну, наверно, можно и так сказать.

– А при ком ты меньше всего являешься собой?

– При мистере Дженкинсе.

– Отчего это ты вдруг так расстроилась и испугалась? – напрямик спросил Прогиноскес.

– Он с этого года директор начальной школы в нашей деревне. Но в прошлом году он был директором в моей школе, и меня то и дело к нему отправляли. Он никогда ничего не понимает, и все, что бы я ни делала, автоматически считается плохим. Может быть, и Чарльзу Уоллесу жилось бы полегче, не будь он моим братом. Ну и все. Хватит про мистера Дженкинса.

– Точно все?

– Что ты имеешь в виду?

– Когда ты говоришь «мистер Дженкинс», на тебя накатывает такая волна ледяного ужаса, что даже я холодею.

– Понимаешь, Прого… Просто вчера вечером, еще до того, как мы встретились с тобой и Мевурахом, кое-что случилось. Я была одна в саду, и… – Голос у нее сорвался.

– И что произошло, дитя Земли? Расскажи мне. У меня такое чувство, что это может оказаться важным.

Почему же так трудно рассказать об этом Прогиноскесу? Ведь сам херувим – такой же невероятный. Но херувим – он тот, кто он есть на самом деле, Прогиноскес, а мистер Дженкинс был совсем не мистер Дженкинс…

Пока она пыталась объяснить Прогиноскесу, что случилось, она чувствовала, как херувим постепенно отстраняется, отдаляется, – и вдруг он взял и закутался во все свои крылья в инстинктивном порыве самосохранения. Потом из-под одного крыла на нее взглянули два глаза.

– Эхтры…

Это было гадкое слово. Когда Прогиноскес его произнес, утро как будто сделалось холоднее.

– Что ты сказал? – переспросила Мег.

– Твой мистер Дженкинс – который настоящий – может сделать что-то подобное тому, о чем ты мне сейчас рассказала? Может он улететь в небо и превратиться в ничто? Люди же такого обычно не делают, верно?

– Не делают.

– Ты говоришь, он был как черная птица, и эта птица была пустотой, и он разорвал небо?

– Ну да… это я так запомнила. Все произошло очень быстро и неожиданно, я ужасно перепугалась и просто глазам своим не поверила…

– Очень похоже на эхтров. – И херувим снова зажмурился и закрыл глаза крыльями.

– На кого?

Прогиноскес медленно, как будто через силу, открыл несколько глаз:

– На эхтров. Ох, дитя Земли, если ты не знаешь, кто такие эхтры…

– Не знаю и знать не хочу. Если они все такие, как то, что я видела вчера вечером.

Прогиноскес затрепетал крыльями:

– Думаю, нам придется пойти повидать этого мистера Дженкинса. Ну, того, который, как ты говоришь, в школе твоего младшего брата.

– Зачем?

Прогиноскес снова спрятался в свои крылья. Мег было слышно, как он ворчливо думает: «Мне говорили, что будет трудно… Не могли, что ли, отправить меня куда-нибудь, где можно будет снова спокойно учить наизусть имена звезд? Да я даже на фарандол согласен… Я еще никогда не бывал на Земле… Я еще так молод… Я боюсь темных планет… Кто у них звезда-то, у этой планеты?»

Наконец он выбрался из своих крыльев, медленно, по одной паре глаз зараз.

– Мегги, я думаю, ты видела эхтра. И если мы имеем дело с эхтрами, тогда – я это каждым пером в крыльях чую (а перьев у меня много, попробуй пересчитай) – нам придется пойти и встретиться с этим мистером Дженкинсом. Наверно, это часть испытания.

– Мистер Дженкинс? Часть нашего первого задания? Но это же… это просто чушь какая-то. Не вижу смысла.

– Я вижу.

– Прого, – возразила Мег, – это невозможно! Нет, я могу смыться из школьного автобуса и дойти до начальной школы, как тогда, когда я ходила к мистеру Дженкинсу разговаривать насчет Чарльза Уоллеса, хотя толку-то…

– Если ты видела эхтра, тогда все иначе, – сказал Прогиноскес.

– Ну ладно, ладно, я-то могу пробраться в началку, но взять с собой тебя я никак не смогу! Ты же такой огромный, ты и в школьный автобус-то не влезешь! И потом, там все перепугаются!

Эта мысль заставила Мег улыбнуться, но Прогиноскесу было не до смеха.

– Далеко не все способны меня видеть, – сказал он. – Ведь я же реален, а большинство жителей Земли очень плохо воспринимают реальность. Но я могу и дематериализоваться, если тебе так легче. – Он грациозно помахал крыльями. – Мне-то на самом деле удобнее не отягощать себя материей, но я подумал, что тебе будет проще разговаривать с кем-то, кого видно.

Вот только что херувим был тут, занимая собой бо́льшую часть звездного валуна, а вот он взял и исчез. Мег показалось, что она видит в поздухе какое-то слабое мерцание, но, впрочем, наверно, это был отсвет зари. Однако же девочка ощущала присутствие херувима – он ворочался внутри ее разума.

– Ну что, Мегги, ты чувствуешь себя невероятно отважной?

– Нет.